Выстрел из вечности - Павел Шилов

Катер, набирая скорость, устремился обратно. Впереди замелькали постройки села Глебово, там нам нужно было, сдать свежую рыбу. Чайки не отставали от нас. Нет-нет, да кто-нибудь бросит мелкую рыбёшку. Голодные птицы с криком пролетали у нас над самой головой. Василий брал плотичку, вытаскивал из кармана мелкие гвозди, протыкал рыбу около головы и бросал. Чайка, захватив такую добычу и, не понимая, что с ней происходит, садилась прямо на воду с раскрытым клювом, из которого торчал только хвостик рыбы. Василий улыбался. А я не мог понять, откуда у него такая злость, сидел и недовольно хлопал глазами.

– Белая моя белокурая чайка, – раздался внятно его голос, а потом – шлюха ты районного масштаба.

И скрип зубов, да такой, что душу выворачивало наизнанку. Я думал: «Вася, милый, хороший друг, что с тобой происходит? Разве так можно?» Но молчал, оцепенев от увиденного. Куда девался тот всегда рассудительный и уравновешенный парень.

– Василий, прекрати губить птиц! – раздался резкий крик бригадира. – Я тебя спишу на берег.

Кошелев очнулся, посмотрел на Кудеярова глазами полными боли и слёз, хотел что-то сказать, но смолчал, да и так было видно его состояние. Катер ткнулся в берег, и я пошёл домой.

– Коля, рыбы-то возьми, – раздался сзади голос бригадира.

Мысли путались, но ответа не было. Откуда такая озлобленность у парня? Как она у него возникла? Что послужило причиной? В рассуждениях и сомнениях я не заметил, как упёрся в ворота собственного дома. На пороге меня уже ждала мама.

– Сынок, что с тобой? На тебе лица нет, – спросила она.

– Ничего, мама, всё хорошо, – ответил я и пошёл в другую комнату, чтобы остаться одному.

Не раздеваясь, лёг на диван. Перед глазами стоял Васька Кошелев, всегда весёлый и неунывающий, вот он вступился за кошку, в которую ребята кидали камнями, отколотил Юрку Голубева – любителя разорять птичьи гнезда, промелькнул десятый класс. Лица учеников грустны, будто их уже ничего не связывает, особенно лицо Люды Батуриной, дочери председателя колхоза. Но это не так, внутренний мир каждого связан крепкими нитями, своей улыбкой, жестом, мимикой. Людка, улыбающаяся и весёлая, подошла к Ваське Кошелеву и дёрнула его по привычке за волосы. Он улыбнулся, протягивая ей руки, но она со смехом убежала и стала игриво улыбаться Лёвке Прохорову. Тот не удержался и побежал за ней, но она, как быстрая козочка выскользнула и прибежала ко мне. Я взял её за руки и, заглядывая в синие бездонные глаза, погрозил ей пальчиком: не балуй. Лицо Васьки Кошелева перекосилось, как от зубной боли. Это, конечно, не ускользнуло ни от кого. И тут я впервые понял и увидел своего соперника. Несомненно, он даже и себе бы не признался в этом. Я-то, уж точно знал – друг у него превыше всего. К Батуриной тогда подошла Таня Погодина, не очень-то разборчивая в любви, и страстно прошептала ей на ухо:

– Людка, ты колдунья, мне бы так. Все парни от тебя в угаре.

А вечер был прекрасный и грустный, все хорошо понимали, что пути-дороги расходятся. Ночь же была тихая и томная на берегу реки Волги. Лёгкая волна набегала на песчаную отмель, обмывала нам ноги. Мы стояли всем классом, убаюканные теплом родной реки. Плескалась рыба, сверкали бакена. Временами по фарватеру проходили суда. И тогда волна выгоняла нас на берег. Раздавался визг девчонок. Они, держась за нас, прыгали в воду, баловались. Людка не выдержала, шепнула мне на ухо, и мы потихоньку с ней ушли. На самом обрыве, где мы с ней обычно встречались, был огромный валун, обросший мхом и обвитый корнями берёзы. Если бы не она, он, наверное, давно бы упал в реку. Но он не падал. Почему? Здесь была какая-то притягательная сила, не подвластная разуму. От этого камня на нас с Людкой веяло стариной и загадочностью. Здесь Людка становилась серьёзной и строгой. Я не мог к ней прикоснуться. Да я и сам толком не знал, что это такое. Сейчас она вскочила на этот камень, расправила руки и долго, долго смотрела вдаль.

Восток уже заалел. Лёгкий ветерок трепал её распущенные по плечам длинные белые волосы. В это время она была недосягаема для меня и других. Людка, будто подобная белой чайке, парила над водой, и в её порыве было что-то возвышенное и одухотворённое. Выразительные глаза смотрели, не мигая. Мне казалось, что им нет предела и за горизонтом. Но вот Людка сложила руки-крылья и упала в мои объятия. «Целуй меня», – шептали её губы. Я носил её на руках, не чувствуя тяжести. Она была для меня какой-то воздушной и невесомой.

Солнце выкатилось из-за горизонта, а я всё ходил и ходил с ней на руках. Людка нежно повела правой рукой по моим волосам, заглянула в глаза, прижалась ко мне, словно хотела слиться воедино, и выдохнула:

– Коля, пусть наша любовь будет такой же крепкой, как этот монолит, а может, быть даже и крепче.

Я нежно положил её на травку, губы дерзко впились в её небольшую, но тугую грудь. Она слабо сопротивлялась. Я жарко шептал одно единственное слово: «Люблю, Люблю».

После весь день мы с Людкой долбили камень. Она помогала, советовала, распоряжалась. К вечеру мы только закончили, и запылённые, снимая на ходу одежду, бросились к реке. А вода в лучах заходящего солнца была тёплая, ласковая, чистая. Она снимала усталость бессонной ночи, каменную пыль, что насела на наши руки и лица, успокаивала, вселяя надежду на наше счастье. На берегу никого не было, и мы наслаждались с ней во весь напор распахнутой души. Мы бегали, резвились, играли как малые дети. Людка была настоящей волшебницей. И я никак не мог уследить чего-то главного. Я терял голову. Когда это было?

Я смотрю на камень, и боль пронизывает мою душу и сердце, будто что-то оборвалось во мне при виде этого камня. А солнце, как тогда утром выскочило из-за перистых облаков и осветило валун добром и светом. По воде блеснул яркий луч. Всё так же, как десять лет назад.

В это время я почувствовал, что кто-то меня дёргает за плечо. Я очнулся. Около меня стоял Василий Кошелев. В руках он держал две бутылки водки и большого судака горячего копчения. Видения пропали, и мне стало жаль, что всё возвышенное сразу кончилось, а навстречу идёт проза жизни.

– Коля, чёрт с ним со всем этим, – сказал Василий, – давай выпьем за твой приезд.

Я стал отнекиваться, но он был неумолим. Мне казалось, что он хочет высказаться, облегчить свою душу, сбросить непосильный груз, который придавил его могучие, широкие плечи.

Мама собрала на стол. Я налил водку в стопки.

– Коля, ты ещё холост? – спросил Кошелев.

– Как видишь один, не успел ещё.

– Правильно делаешь, не женись – одна мука.

Лицо друга было скорбное. Он поднял стопку, руки его дрожали. «Раскис, – подумал я, – на мужика стал не похож». В груди заныло так, что и выпитая водка не подействовала, а наоборот привела в чувства эйфории. Но я всеми силами держался. Я налил ещё, чокнулись. На глазах Кошелева были слёзы.

«Ты навеки мой, – пришёл на ум страстный шепот Людки. – Мой, ты слышишь».

– Коля, ведь я люблю её, а она у-у-у – стерва, – хотел сказать он, натолкнувшись на что-то твёрдое, запнулся и сказал: – Милая белокурая чайка хочет жить весело.

Она сейчас стояла передо мной, грустная и доверчивая, такая родная и близкая, что я и сам был вволю разрыдаться. Я тянул к ней руки, но так и не мог дотянуться. Кошелев всё говорил, говорил, говорил. Что я мог сказать ему на всплеск его откровения? Да ничего. И чтобы я не сказал ему – всё было ложью. И от этого никуда не уйдёшь. Правда, а кому она принесёт облегчение? Что за ней скрывается? Не мог же я сказать ему, что меня терзает. Наши отношения с ней – священны. И где бы я ни был, они всегда со мной. А времени было уже далеко за полночь. Я решил проводить Ваську домой. На улице было лучше. С Волги дул прохладный ветерок. Собака у соседа подала голос, но вскоре затихла, убаюканная прелестью ночи. Из-за плетёной изгороди ветки вишни свисали на дорогу. Мы шли, поддерживая друг друга. Василий всё жаловался и жаловался на свою неудавшуюся жизнь. Он не хотел слушать голос моего сердца, хотя я пытался ему что-то сказать, напомнить о наших отношениях с Людкой. И мне сейчас было не легче чем ему. Кошелев, конечно, знал о наших отношениях, но не придавал этому никакого значения, изливая на меня своё наболевшее, накопившееся за это время горе. Утешать было бесполезно, да я и не знал как. Просто язык не поворачивался. Так мы и шли, он говорил, я молчал. Внезапно появился дом с резными наличниками. Небольшой сад рядом, склонив ветки к земле, шелестел. Василий постучал.

– Кто там? – послышался внутри дома нежный женский голос.

– Я милая, – ответил Кошелев, – открой.

«Она, – колыхнулось в моей груди сердце, – боже, как я ей в глаза взгляну».

– Чего болтаешься среди ночи? – прошипела Людка звеняще, но, увидев меня, повела точёным бедром. – А, Коля, каким ветром занесло в наши края?